Прежде чем вывести первую букву, он несколько раз пугливо оглянулся на двери и окна, покосился на темный портрет президента, по обе стороны которого тянулись полки с кухонной утварью, и прерывисто вздохнул. Бумага лежала на табуретке, а сам он стоял перед табуреткой на коленях.
«Милый дедушка, Макар Палыч! - писал он. - И пишу тебе письмо. Поздравляю вас с Новым Годом и желаю тебе всего от господа бога. Нету у меня теперича отца, только ты у меня один остался».
Митька перевел глаза на темное окно, в котором маячило отражение настольной лампы, и живо вообразил себе своего деда Макара Палыча, казака, офицера запаса, благородного человека грузного телосложения, с добрым лицом и веселыми глазами - старика, лет 65-ти.
Ночью он спит в своей комнате или смотрит телевизор, днем же, одев свою казацкую форму, ходит в полицию, или в прокуратуру помахивая нагайкой, уж белее 300 раз ходил, но ничего не выходил, поэтому так и продолжает ходить. За ним, опустив голову, шагает молодая собачка породы шарпей по кличке Вакса, прозванной так за свой черный цвет. Эта Вакса необыкновенно почтительна и ласкова, одинаково умилённо смотрит, как на своих, так и на чужих, но кредитом доверия не пользуется. Под её почтительностью и смирением скрывается самое иезуитское ехидство. Никто лучше её не умеет вовремя подкрасться и цапнуть за ногу обидчика, забраться в курятник и украсть цыпленка. Её уже не раз наказывали за такие проделки, но все было бесполезно и они повторялось вновь…
Теперь, наверно, дед стоит у входа в полицию, щурит глаза на дежурного и, притопывая яловыми сапогами, балагурит с полицейскими и, старчески хихикает.
- Табачку нешто покурить? — говорит он, подставляя очередному полицейскому свой портсигар.
Полицейские с удовольствием закуривают хорошую сигарету. Дед приходит в неописанный восторг, заливается веселым смехом и рассказывает очередной смачный анекдот.
- Мочи дед!... Мочи! – гогочут полицейские.
Дают курнуть табаку и собаке. Вакса чихает от дыма, крутит мордой и, обиженная, отходит в сторону. А погода великолепная. Воздух тих, прозрачен и свеж. Еще не ночь, но уже стемнело, видно всю округу с ее крышами и струйками дыма, идущими из труб, деревья, посеребренные инеем, сугробы, подсвеченное здание мэрии, прокуратуры и почты, что стоит через дорогу…Всё небо усыпано весело мигающими звездами, и Млечный Путь вырисовывается так ясно, как будто его перед праздником помыли и потерли снегом...
Митька вздохнул, помусолил губами фломастер и продолжал писать:
«А вчерась мне была выволочка. Хозяйка выволокла меня за волосья на двор и отчесала веником за то, что я поставил кипятить чайник и по нечаянности заснул. А на неделе хозяйка велела мне почистить картоху, а я начал её чистить, вырезая черные глазки, срезал толстую кожуру, потому, как каротоха гнилая и поганая, не моя, а с рынка….А мою, ту, хорошую, которую мы с тобой садили, госпожа Лебедева уперла еще летом с участка, все 125 кустов…
Так она, Зинаида Матвевна, взяла очистки и стала мне ими в харю тыкать. Ейные внуки надо мной насмехаются, велят красть у тётки конфеты и семечки, своих-то нету…. И еды нету никакой. Утром дают овсянку, в обед гнилую картоху и к вечеру тоже овсянку, а чтоб чаю или щей, то хозяева сами трескают. А спать мне велят в прихожей, а когда внуки ихние веселятся, я вовсе не сплю, жду, когда они угомонятся. Милый дедушка, сделай божецкую милость, возьми меня отсюда домой, нету никакой моей возможности... Кланяюсь тебе в ножки и буду вечно бога молить, увези меня отсюда, а то помру...»
Митька покривил рот, потер своим черным от фломастера кулаком глаза и всхлипнул.
«Я буду, как раньше полоть картоху, - продолжал он, - собирать колорадских жуков, таскать воду и поливать грядки, а если что, то секи меня, как сидорову козу своей нагайкой. А ежели думаешь, должности мне нету, то я Христа ради, буду тебе сапоги чистить. Дедушка милый, нету никакой возможности, просто смерть одна. Хотел было пешком до тебя бежать, да сапогов нету, морозу боюсь. А когда вырасту большой, то за это самое буду тебя кормить и в обиду никому не дам, ни прокурору, ни полицейскому, не позволю ходить в прокуратуру и в полицию искать украденную картоху, а помрешь, стану за упокой души молить.
А Тюмень город большой. Дома всё господские понастроены, как в Ишиме у Кадушкиной и машин много, все большие и красивые, как у прокурора. А раз я видел, в одной лавке на окне крючки продаются прямо с леской и на всякую рыбу, очень стоющие, даже есть один такой, что пудового сама удержит. И видал лавку, где ружья всякие на манер дробовика пятизарядного продаются, так что небось рублей тыщу кажный ствол стоит...А в мясных лавках и тетерев, и рябцы, и зайцы, и косули, и кабаны, а в котором месте их стреляют, про то продавцы не сказывают, говорят, что про это знают только думские депутаты, да чиновники, да судьи еще, те, которые дичью любят питаться.
Милый дедушка, а когда у ребят в школе будет ёлка с гостинцами, возьми мне золоченный орех и в зеленый рюкзачок спрячь. Попроси у Ольги Игнатьевны, скажи, для Митьки".
Митька судорожно вздохнул и опять уставился на окно. Он вспомнил, что раньше за елкой для школы всегда ходил в лес дед и брал с собою внука. Веселое было время! И дед крякал, и мороз крякал, а глядя на них, и Митька крякал. Бывало, прежде чем вырубить елку, дед выкуривает сигарету, долго перекладывает их в портсигаре, посмеивается над озябшим Митюшкой... Молодые елки, окутанные инеем, стоят неподвижно и ждут, которой из них помирать? Откуда ни возьмись, по сугробам летит стрелой заяц... Дед не может чтоб не крикнуть:
- Держи, держи... держи! Ах, куцый дьявол!
Срубленную елку дед тащил в школьный дом, а там принимались убирать ее... Больше всех хлопотала учительница Ольга Игнатьевна, любимица Митьки.
Когда Митька был маленьким Ольга Игнатьевна кормила Митьку леденцами и выучила его читать, писать, считать до ста и даже танцевать польку…А потом уже Митьку отправили к тётке Зинаиде…
«Приезжай, милый дедушка, - продолжал Митька, — Христом богом тебя молю, возьми меня отседа. Пожалей ты меня сироту несчастную, а то меня все колотят и кушать страсть хочется, а скука такая, что и сказать нельзя, всё плачу. А намедни хозяйка скалкой по голове ударила, так что упал и насилу очухался. Пропащая моя жизнь, хуже собаки всякой... А еще кланяюсь Алёне, соседу Егорке и тётке Матрёне, а гармонию мою никому не отдавай. Остаюсь твой внук Митрий Лыков, милый дедушка приезжай».
Митька свернул вчетверо исписанный лист и вложил его в конверт, купленный накануне. Подумав немного, он помусолил фломастер и написал адрес:
На деревню дедушке
Потом почесался, подумал и прибавил: «Макару Палычу». Довольный тем, что ему не помешали писать, он надел шапку и, не набрасывая на себя шубейки, прямо в рубахе выбежал на улицу...
Продавцы из мясной лавки, которых он расспрашивал накануне, сказали ему, что письма опускаются в почтовые ящики, а из ящиков развозятся по всей земле на почтовых машинах. Митька добежал до первого почтового ящика и сунул драгоценное письмо в щель…
Убаюканный сладкими надеждами, он час спустя крепко спал...
Ему снился Ишим, дачный участок в товариществе «Приишимский». На скамеечке сидит дед, свесив босые ноги, и читает его письмо. Неподалеку, на свежевскопанной земле, госпожа Лебедева сажает картоху…Все украденные у него 125 кустов и 50 корней подсолнуха…И еще укроп сеет, много-много укропа…
Рядом госпожа Кадушкина чинит разобранный и унесённый ею забор…
На скамейке, рядом с дедом сидит губернатор Якушев и успокаивает деда: "...не расстраивайся Макар Палыч, - говорит он - комиссия, которую я обещал, уже скоро приедет! Она разберется с правовым нигилизмом в вашем городе и накажет виновных прокуроров и полицаев... Мало не покажется!... А там глядишь и Митянька возвернётся…". Хорошо сказал, аж плакать захотелось!..
Около скамейки ходит Вакса и вертит хвостом, знать что-то задумала...
20. 12. 2015 г.
иллюстрация из интернета
КОММЕНТАРИИ
RSS